У нас в доме жила старая-старая пара, дедушка с бабушкой. Когда хоть немного теплело, они перебирались на дневное проживание на скамейку перед домом, а там ругались. Обвиняли глупых министров в глупых поступках, обзывали нехорошими словами наглых черных ворон, жизнерадостным детям во дворе тоже доставалось. Но больше всего они любили наставлять рога друг другу, это слышала даже я краем уха: непомытая синяя чашка, бесцельно прожитая жизнь; говорили, что ненавидят.
А теперь я несколько дней вижу эту старушку одну. У нее плохонький рваный плащ, трясущиеся руки и сгорбленная фигурка, она целый день сидит на скамейке и молчит, смотря в одну точку потухшими выцветшими глазами, сжимая в руке васильковый платок. При попытках сказать что-то ее голос дребезжит на воздухе, а ведь пару дней назад еще соседей в очереди за берушами замечала... Чем же были для нее все эти ссоры? Не тем ли, что зажигало жизнь, и тут - такая резкая перемена.
В поддержку мне подталкивается острая и странно пахнущая тайская еда в коробочках, глаза смотрят по-оленьи преданно и широко, пока я лениво ковыряю ложкой плоть клубники - эта женщина всерьез думает, что понимание и любовь в семье можно купить через еду, теплые пледы и новое платье. А из окна дует летом.
А теперь я несколько дней вижу эту старушку одну. У нее плохонький рваный плащ, трясущиеся руки и сгорбленная фигурка, она целый день сидит на скамейке и молчит, смотря в одну точку потухшими выцветшими глазами, сжимая в руке васильковый платок. При попытках сказать что-то ее голос дребезжит на воздухе, а ведь пару дней назад еще соседей в очереди за берушами замечала... Чем же были для нее все эти ссоры? Не тем ли, что зажигало жизнь, и тут - такая резкая перемена.
В поддержку мне подталкивается острая и странно пахнущая тайская еда в коробочках, глаза смотрят по-оленьи преданно и широко, пока я лениво ковыряю ложкой плоть клубники - эта женщина всерьез думает, что понимание и любовь в семье можно купить через еду, теплые пледы и новое платье. А из окна дует летом.