Молча берет в ладони мои затекшие пальцы-айcберги, заляпанные черными чернилами, ворошит встрепанные волосы и протягивает: "Вот и закончилась эта... дрянь". Потом облизывает кончиком языка пересохшие губы, пробуя такое непривычное для нее слово и наконец удолетворенно заключает: "дрянь". Тащит по лестнице вниз, пока я другой рукой обвожу вокруг глаз темные круги от недосыпа и хватаю из гардероба шляпу, нелепую, ленинскую, как у дедушки (у него же стащенную). Встаю в ряд с Сашей и Линой, по улыбке, c громкими несуразными криками мы подбрасываем вверх шапки (эти шапки - как мы сами сейчас): я вижу красную вязанку, чью-то соломенно-летнюю и даже ушанку в небе; только такие действия помогают понять - да, все, конец, больше не будет, правда. Дурацкая торжественность, во время которой падает сердце, еще минуту назад подгонявшее кровь к мозгу, который был занят мыслями о скорейшем накачивании кофе, о теплой подушке и сожжении сборника с производными.
Хочу сесть на самолет, который совершит аварийную посадку где-нибудь на острове; буду болтать ногами в соленой голубой воде, сидя на крыле, таскать сигареты у сердитого механика и смеятся над уплывающими в океан чемоданами с ненужными книгами, рубашками и ноутбуками. Или сбивать кокосы с пальмы, разделять на половинки и разавать детям.
Потихоньку заболеваю перфекционизмом, знаю, что звезд не тяну и миллионы мне не светят, однако ругаю за то и за это, частенько всхлипываю от бессилия или неспособности сделать что-то. Я смогу? И вы сможете!
...