Знаешь, смешно, наверное, но с каждым сообщением, неважно - или исходящим, или входящим, в этой телефонной папке что-то связано.
"Кажется, лето уходит, мне срочно нужен велосипед и ты, чтобы с ветром догнать его".
Я вспоминаю, как в тот момент видела на улице исперщенную морщинами старушку, серебристую и печальную, у нее чуть дрожат губы, она нервно теребит платок - пока не видит недалеко от себя веснушатого мальчика; подбегает, крепко обнимает, натягивая ему на голову дурацкую шапку с помпоном, и плачет, плачет, плачет, продолжая обнимать.
"Представляешь, через полгода мы сможем уплыть хоть к троллям, хоть к айсбергам! Полгода - и тебе не нужно разрешения!".
Я ставлю галочку напротив собственной кофейни в крошечном городке с туманными улицами и непроходящем ливнем; я отмечаю все глупые вещи, которые обязательно сделаю - прокачусь много-много раз с ледяной горы, буду трясти мохнатую лапу ели, пока на голову мне не свалится холодная шапка снега, построю деревянную кормушку для красногрудых снегирей и куплю для них семян, вырежу из хрустящей бумаги охапку снежинок и приклею их на окно к Рождеству, и выпью, наконец, стакан сводящего зубы холодом молока на ночь с имбирным печеньем.
"Пять утра - что случилось с твоим подушечным гномом?" - "Я теперь в наволочку лаванду кладу, а саму себя кофейными зернами обсыпаю - помогает; пять утра, как никак, даже гном сопит, а я боюсь подходить к кровати - сморит еще!" - "Скоро домой?".
Я жадно глотаю страницами, как ложками, скандинавские и шотландские сказки, пока скриплю деревянными половицами на даче; мы подогреваем на горячей печке густое, очень сладкое земляничное варенье и режем ломоть рассыпчатого хлеба к нему; пьем из блюдечка крепкий чай, дедушкина борода щекочет мне лоб, я смешно фыркаю и не хочу убирать голову с его плеча.
"Знаешь, скоро зима, и велосипеды уже не ездят. Да и догонять поздно".
И я мысленно прибавляю: "И не с кем уже".
"Кажется, лето уходит, мне срочно нужен велосипед и ты, чтобы с ветром догнать его".
Я вспоминаю, как в тот момент видела на улице исперщенную морщинами старушку, серебристую и печальную, у нее чуть дрожат губы, она нервно теребит платок - пока не видит недалеко от себя веснушатого мальчика; подбегает, крепко обнимает, натягивая ему на голову дурацкую шапку с помпоном, и плачет, плачет, плачет, продолжая обнимать.
"Представляешь, через полгода мы сможем уплыть хоть к троллям, хоть к айсбергам! Полгода - и тебе не нужно разрешения!".
Я ставлю галочку напротив собственной кофейни в крошечном городке с туманными улицами и непроходящем ливнем; я отмечаю все глупые вещи, которые обязательно сделаю - прокачусь много-много раз с ледяной горы, буду трясти мохнатую лапу ели, пока на голову мне не свалится холодная шапка снега, построю деревянную кормушку для красногрудых снегирей и куплю для них семян, вырежу из хрустящей бумаги охапку снежинок и приклею их на окно к Рождеству, и выпью, наконец, стакан сводящего зубы холодом молока на ночь с имбирным печеньем.
"Пять утра - что случилось с твоим подушечным гномом?" - "Я теперь в наволочку лаванду кладу, а саму себя кофейными зернами обсыпаю - помогает; пять утра, как никак, даже гном сопит, а я боюсь подходить к кровати - сморит еще!" - "Скоро домой?".
Я жадно глотаю страницами, как ложками, скандинавские и шотландские сказки, пока скриплю деревянными половицами на даче; мы подогреваем на горячей печке густое, очень сладкое земляничное варенье и режем ломоть рассыпчатого хлеба к нему; пьем из блюдечка крепкий чай, дедушкина борода щекочет мне лоб, я смешно фыркаю и не хочу убирать голову с его плеча.
"Знаешь, скоро зима, и велосипеды уже не ездят. Да и догонять поздно".
И я мысленно прибавляю: "И не с кем уже".