Стоит неловкому солнцу осторожно присесть на шпили Санкт-Петербурга или окончательно позолотить крылья львов Банковского моста, как с горожан окончально осыпается зимняя завеса, а моя крошечная записная книжка все больше и больше полнится чудесами - скорой помощью от удушающих и пыльных волн гулкой пустоты от жизни, всего пара строк - книга, человек, что-то еще.
В ранние дни августа самыми дорогими книгами становятся сжигаемые в старенькой печке килограммы хрустящих букв о коммунистических съездах и пионерах с красными галстуками - хорошее спасение от мутной завесы дождя, запахами - густой и тягучий сосновой смолы от дров и сладкий - от блюдечек с крепким чаем и ложкой малинового варенья, человеком... ему восемьдесят с небольшим хвостиком, у него есть покосившийся деревянный дом с разбойниками-котами и старенькая жена; с пяти часов утра и зябких туманов он пропадает на вязких торфяных болотах, появляется с корзинами голубики, которую за бесценок продает ленивым дачникам, чтобы потом на лишние деньги купить жене "городских сладостей, печенья и чая"; пенсии почти никому не платят.
Осенью - бесчисленные лавирования между крошечными островками; запахи - морской солёный ветер, оливки, терпкое вино; человек - бородатый и смешной капитан парома, заворачивающий горстку крошечных криветок в таверне, которых он потом отдаст еще спящей на палубе жене и накроет ее покрывалом.
А сегодня у coffee to go грузовичка стоит семья с белобрысым мальчиком, мать его спрашивает: "будешь мороженое шоколадное?", он очень серьезно отвечает: "нам говорили, что ничего за просто так не делается", достает из-за спины неаккуратно переплетенный веночек из невзрачных цветов, улыбается и гордо одевает маме на голову; я греюсь под солнцем и думаю, что теперь весна действительно пришла.