Все рассыпается чуть подсвещенными ламповыми кусочками; старичок на балконе по соседству, задумчиво вешающий большой стеклянный шар на одинокую лапу ели в горшке и губами нашептывающий наверняка какой-нибудь рождественский гимн; тихое шипение колес чемоданов по стремительно белеющей мостовой у дома Достоевского, счастливые, чуть изумленные глаза их обладателей-иностранцев: они только что обрели нового (ну как - чуть больше трехсот лет) друга, и у этой компании еще все впереди: картинные галереи и реки горячительного; официанты в подсобке: вихрастый мальчик, изображающий ужасного динозавра, и девочка, чуть смущенно хватающая его за руку и что-то шепчущая, перед тем как поцеловать в щеку и убежать; вокруг появляются горсти рождественских мандаринов и кувшин глинтвейна с мускатным орехом и гвоздикой; я бледнею, краснею и наконец победно усмехаюсь, выхватывая из духовки медово-ореховый штрудель, потом замечаю первого красногрудого снегиря с красной грудкой на рябине и опять не могу удержать улыбку.
Меня охватывает восторг; и где-то там, на площади, под раскаты церковного колокола вечером, и на встрече веселейших людей этого света (вы себя тут должны узнать, вы же читаете!) под самые дурацкие песни, и...
Свернемся. Моточками, из которых потом свяжут новогодние красные носки. Клубочками. И мир с собой завернем.
